Глебов А. Г. Альфред Великий и Англия его времени. СПб. Евразия, Клио 2015г. 352 с. твердый переплет, стандартный формат.
(Не столько рецензия на книгу, сколько небольшое эссе)
Имперское господство Британии, давно сошедшее на нет, и принесшее стране немало и пользы, и бед, оно опиралось на определённые символы. Помимо Английской революции, Magna Charta и норманнского завоевания одним из символов Англии был, да и сейчас является, Альфред Великий, названный в одной из биографий «глашатаем правды, создателем Англии». Для русского человека это имя скажет не так много, слабое эхо уроков истории Средних веков в шестом классе, в отличие от имён Вильгельма Завоевателя и королевы Виктории. Но для Англии Альфред, быть может, немногим уступает Владимиру Крестителю, хотя по своей биографии он скорее ближе к Владимиру Мономаху. Викторианцы считали его основателем государства, великим полководцем, и книжником, эдаким идеалом императора – отважного, мудрого, благочестивого.
Но, вне зависимости от имперских фантазий, человек по имени Альфред, сын Этельвульфа, существовал, и волею судеб младший отпрыск короля Уэссекса был возведён на трон нечаянно объединённой южной половине туманного острова. Мы давно уже ушли от убеждения, что историю меняют великие правители и государственные деятели, но – мы не можем отрицать их роль в процессе развития государства, и не можем не отдавать должное их подчас бурной деятельности.
Поэтому, биография Альфреда Великого, написанная Андреем Глебовым, воронежским историком, является вполне достойным представителем не только своего жанра, но и попыткой разобраться в том, как его правление встраивается в историю англосаксонской Британии, и какую же роль сыграла в её развитии новая идеология монархии?
Что же мы должны знать?
Безусловно, возвышение именно Альфреда – цепь случайностей. Он мог погибнуть в одной из первых проигранных битв, мог бы утонуть в болотах Соммерсета, стать недееспособным в результате своей болезни, преследовавшей его с юношества. Всё это так. Но сама история, точнее, нужда в мобилизации сил и концентрации перед лицом врага выдвинула Альфреда и его соратников в первые действующие лица великой пьесы, и жаль, что Шекспир не догадался сделать их своими героями. Но – вспомним, в какое время они жили. Самый расцвет экспансии викингов, занявших большую часть Нортумбрии и активно двигавшихся в глубь острова, подчинявших знатных эрлов и грабящих крестьян. Действие зачастую вызывает противодействие, и королевства бывшей Гептархии нашли в себе силы, чтобы дать отбор жадным ордам, для этого всегда нужна определённая степень консолидации и организованности обороны, в сеть которой включились и Уэссекс, и Сассекс, и Кент, и даже Мерсия…
Глебов абсолютно справедлив в своём главном тезисе – Альфред прежде всего военный гений, который смог объединить страну перед лицом опасности. Вспомним, что такое Англия между уходом римлян и приходом норманнов. Нас даже интересует не сама система Гептархии, в которой поддерживался баланс между семью англо-саксонскими королевствами, а сам социальный пейзаж вне эфемерных границ этих королевств. Ситуация очень интересная: с одной стороны, королевства представляли из себя, после ухода римлян, классические chiefdoms, «вождества» (весьма распространенное обозначение мелкого представителя элиты — hlaford), с выделенной из общества статусной верхушкой, собиравшей feorm, дань с подчинённого поселения и дружиной, военной силой, и полуавтономным священством, слабо связанным и с вождями, и с континентом. Были городки-эмпории, в которых развивалась ремесленная деятельность и которые являлись центрами рыночной активности, зачастую находившиеся под покровительством-контролем вождя (Хемвик, Ипсвич, и прочие).
Горизонтальные связи существовали на уровне хуторов и деревень, их взаимоотношения между собой остаются тайной для нас, информации не так много, отмечу только, что центральные районы были деревенскими, юго-восток же, например, Кент — хуторскими. Однако степень самоорганизации была высокой, хозяйственная и социальная кооперация была очень сильно развита, это фиксируется даже в законах. Но куда больше данных о взаимоотношениях с правящим слоем, ведь именно они фиксируются в актовых материалах. Изначальное королевское «кормление» – gafolg — позже стал передаваться приближённым за службу в виде bokland – грамоты на получение дохода с определённого числа дворов.
Многое зависело и от категорий населения, как и многие раннесредневековые архаичные общества с высокой степенью сложности, наличествовала иерархия социальных прослоек. Рабы и зависимые, то есть theow и lit, были в прямом личном подчинении вышестоящих, свободные – keorl, то есть крестьяне, и eorl, знать, отличались друг от друга социальным статусом, родовитостью и, зачастую, богатством. Как свободные люди, обладающие принадлежностью к родовитым семьям и живущими на земле, они содержали короля и являлись членами ополчения. Несмотря на высокий статус вождя, он воспринимался скорее как защитник, как первый среди равных, однако со временем его роль приобретала новые черты.
Таково, в самых общих чертах, это общество. Нормальное раннесредневековое общество с устойчивой реципрокацией, слабой централизацией и только начавшимся процессом общественного расслоения и институализацией систем господства и подчинения, которые были здесь, по факту, чужими.
Что же изменилось в конце IX века?
----------
Теперь самое время вернуться к книге Глебова – недаром в качестве узлового момента он всё же выделяет правление Альфреда Великого, который заложил новую доктрину королевской власти в Англии, которая теперь становилась единым управленческим институтом.
Стоит сказать, что перед нами — классическая биография, в которой главное место всё же занимает личность человека, который, по воле случая, оказался во главе страны. В ходе перекрестного анализа источников перед нами предстаёт младший сын королевского рода, довольно таки болезненный и набожный молодец, ещё в детстве совершивший пару паломничеств в Рим (с подачи отца). Рано потерявший родителей и переживший предательство родного брата. Властолюбивый и резкий управленец, молящий Бога ниспослать ему для смирения плоти хворь. Не слишком отважный воин и далеко не сразу умелый полководец, вынужденный быстро учится ратному делу, и переводчик латинских текстов на родной язык… В общем, даже откровенно панегирические тексты и косвенные данные рисуют нам образ неординарного и противоречивого человека, в котором смешалось и христианство, и чуть диковатая архаика германского военного предводителя.
Альфред – христианин, конечно, присутствует на страницах книги Глебова, однако Альфред – государь куда более для него значим, полководец и управленец. Много страниц посвящено схваткам с ордами викингов, которые регулярно ходили в грабительские походы вглубь острова, которые едва не настигли последнего уэссекского короля, укрывшегося в болотах Соммерсета. Казалось бы, сейчас молодой правитель будет побеждён, и Уэссекс разделит участь Мерсии, где был посажен марионеточный король. Но – вот она, точка бифуркации – Альфред оказался тем человеком, который смог консолидировать элдорменов, собрать войско и одолеть армии данов. Да, изгнать норманнов из Англии у него не вышло, они так и жили в Нортембрии, известной нам отныне как Danelow – «область датского права», то есть территории, где не действовали законы английских королей. Но факт остаётся фактом – Альфред занял вакуум власти, оставшийся после сокрушительных поражений англо-саксов, в которых погибли многие представители знатных родов, и он объединил под своим крылом южную Англию…
Что же было построено Альфредом?
Глебов пытается пройти ровно посерёдке между двумя трендами. Согласно одному из них, главную роль в Англии того времени играли общины – «сотни», и королевская власть не имела на них большого влияния. Согласно другому, королевская власть в конце IX века полностью преобразовала общество, выстроив вертикаль и организовав эффективное управление. Глебов же пытается найти срединный путь. С его точки зрения, королевская власть, в условиях «феодализирующегося» общества, расширяла слой служилой знати и ставила под прямой контроль двора сбор налогов и судебные функции, а каждый из «shear» отныне имел представителя королевской власти – gerefa. Отсюда же вытекает и его толкование witenagemot, «собрания мудрых», которое также являлось собранием, по крайней мере отчасти, локальной местной и духовной знати, встраивающейся в зарождающийся государственный аппарат, сохраняя, в отличие от континента, более плотную сцепку королевской власти с регионами.
----------
Так ли это? Попробуем разобраться.
Конечно, IX век – время особое. Ведь и в предыдущие столетия британские королевства сталкивались с внешней опасностью, и неоднократно им приходилось объединять свои силы. Предводители, которым это удавалось, именовались bretwalda, и, по всей видимости, они возглавляли объединённые «вооружённые силы» Гептархии, есть версия, что исторический король Артур был на самом деле одним из ранних представителей bretwalda. Однако они не претендовали на всеобщий контроль над Англией. Однако Альфред этим «титулом» не именовался никогда. Он был именно королём.
Безусловно, уже сложились условия, в которых общество в достаточной степени усложнилось и разбогатело. Вождеская власть всегда стремится к расширению своей власти и доходов, поэтому стремится закрепить свой статус, скажем так, институционально, и легитимизировать расширяющиеся полномочия. Отсюда взимание feorm, отсюда же и Lex’ы, вроде тех, что издавали в Мерсии и Уэссексе столетием ранее. С другой стороны, не стоит недооценивать влияние континента, особенно – христианства, и его владычиских идей. Если вернуться на минуту к книге Глебова, стоит отметить, что он коснулся сочинений короля только в тот момент, когда нужно было освящать христианскую государственную идеологию, представленную в его сочинениях, предполагающая, что король не просто «предводитель» в своём королевстве, находящийся на «балансе» общества, но полноценный владыка, подобно библейским царям. Поэтому Lex, которые издал Альфред, уже распространялись не только на его непосредственных уэссекских вассалов, с кем он был сцеплен целой сетью связей, а на всю южную Англию, тем самым институировав господство. Что до вергельда короля, то отныне он становился абсолютным, покушение на его власть и жизнь карается лишь смертью, никакой виры.
Кроме того, институализации подвергается и взаимоотношения с обществом. Так, закрепляется институт воинского сословия, «тэны», которые и становятся основными получателями королевского bokland, тем самым, по сути, создав воинское ополчение супротив традиционной дружине элдорменов, по тем же принципам был организован флот для схваток с викингскими кораблями. То же значение имела и сеть крепостей-бургов, созданная Альфредом, которая позволяла быстро собрать войско в определённой местности и организовать оборону.
Так же многие из тех, кто получал королевский bokland, получали в своё ведение и местную юрисдикцию, то есть выполняли функции третейских судей на местах. Вряд ли они регулировали порядок ведения хозяйства и наследования, в законах этого почти нет, но, безусловно, большое влияние на население они имели, что сплелось с ещё более ранней патронатной системой, в которой hlaford брали крестьян под своё покровительство. Кроме того, не стоит забывать, что система бургов и соответствующих укреплений требовала ремонта и поддержки, что стало серьёзной повинностью для крестьян. Во имя общего блага, само собой.
Но не стоит думать, что Альфред был абсолютным владыкой, хотя, быть может, и претендовал на это. Нет, его правление было скорее ближе к «мультиполитии», своего рода архаичной форме федерации. Местные элиты и общины никуда не исчезли, и, наравне со служилой знатью и церковными иерархами могли напрямую общаться с королём через witenagemot, который никуда не исчез.
Таким образом, складывается та самая Англия, которая просуществует ещё полтора столетия до поражения Харальда на холмах под Гастингсом. Общество с относительно сильной королевской властью, большим служилым сословием и системой управления, существовавшей на грани и тенденции к централизации, и учётом локальных горизонтальных связей. И немалую роль в оформлении этой системы сыграл Альфред Великий.
----------
Снова вернёмся к Глебову. По всей видимости, свои взгляды на развитие донормандской Англии он оставил на книгу «Англия в ранее средневековье» (1998), о которой я тоже буду писать. Здесь же вы прочитаете хорошую биографию человека, которому суждено было стать символом объединения Англии, легко и увлекательно написанную. Во многом мы с автором солидарны, солидарны в оценке места Альфреда в истории. Да, он не был уникальным правителем, и мы вполне могли бы вообще не знать о его существовании, если бы не цепь случайностей. Не было бы Альфреда – что же, быть может, в таком случае мы получили бы цикл эпических поэм о его сыне Эдуарде, или внуке от какой-нибудь из дочерей, который в X веке освобождал бы Англию от датских захватчиков. Изменило бы это историю? Вряд ли.
Но Глебов всё же выделяет Альфреда из всей череды англосаксонских королей. Выделяет его уникальное сочетание талантов и глубину личности, которые позволили аккумулировать вокруг себя силы терпящих поражение за поражением королевств. И в этом главная черта этого противоречивого и странного человека, которому повезло стать символом объединения страны.
----------
P. S. По поводу нашумевшего плагиата. Согласно версии одного из читателей, книга Глебова является едва ли не переводом сочинения «Alfred the Great: War, Kingship and Culture in Anglo-Saxon England» (1998), созданного Ричардом Эбельсом. По страницам, который привёл рецензент, а также найденным мною отрывкам книги английского историка (не было возможности достать полноценную копию), вынужден сказать, что текст имеет ряд пересечений, иногда в виде прямого перевода, хотя чаще просто идёт совпадение в виде логики изложения. Но насчёт плагиата говорить не могу, нужно читать книгу Эбельса, и сравнивать.
Тешке Бенно. Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений. Пер. с англ. Д.Кралечкина. М. 2011 г. 416 с. Твердый переплет, обычный формат.
Поскольку речь у нас идёт о международных отношениях, оговоримся сразу: Тешке позиционирует свою книгу в качестве политологической, и рассматривает концепт взаимоотношений между элитами национальных государств. Однако, по факту, книга выходит за рамки заявленной темы, и мне приходится обсуждать также теории управления и социальной стратификации, поскольку автор неоднократно к этим темам обращается.
В чём суть? По итогам Тридцатилетней войны, в 1648 году в Вестфале (Оснабрюке и Мюнстере) был заключён мирный договор который действительно имеет интересные особенности. Самой важной чертой его было то, что он регулировал религиозную политику национальных бюрократий на подотчётных им территориях, гарантируя свободу вероисповедания для поданных, с сохранением гражданских и политических прав. Кроме того, он переформатировал отношения внутри Romische Heilige Reich и выделял права княжеств как политических субъектов, при условии сохранения лояльности императору и рейхстагу. Все остальные положения имеют более частный характер, эти же части договора действительно имели большое значение для своего времени.
Так уж вышло, что именно этот договор стали считать точкой отсчёта современной системы международных отношений, включая общую конфигурацию дипломатии и международного права, суть которой заключается в том, что, якобы, суверенитет перешёл от королевской династии к национальному государству как политической структуре. Подобная популяризация является относительно недавним явлением, и её источником являются работы юристов и политологов середины прошлого века, и является, во первых, плодом поиска «истоков» изучаемой ими системы, во вторых, слабым знакомством и с самими договорами, и с их историческим контекстом. Это не вызывает особого удивления, поскольку большинство этих исследователей являлись сугубыми «новистами». Ныне теория «Вестфальского договора» как основы современного мира стала весьма популярной, и в России, например, считается sine qua non, наверное, в любом учебнике ТГП мы найдём сведения о «поворотном значении» 1648 года. Тем не менее, в условно «западной» науке дискуссия продолжается, исторические обстоятельства вокруг Тридцатилетней войны медленно, но верно исследуются, и «Вестфальский миф» уже изрядно подточен локальными и критическими исследованиями.
Поэтому книга немецкого историка Бенно Тешке чрезвычайно важна, поскольку она поднимает вопрос контекста 1648 года, причём не локального, а общеисторического, с размахом на тысячу лет. Взор Тешке охватывает историю Европы с каролингского времени, и рассматривает теорию акторов международных отношений, то есть эволюцию институтов, то есть, в общем-то, трудясь в рамках теории модернизации, перехода от архаичного общества к нововременному.
Каковы общие положения?
Автор исходит из марксистской логики теории собственности, правда, с поправкой на разделение большой архаичной формации и формации капиталистической, хотя он и не употребляет таких слов. В чём суть? Берётся старая добрая теория классов, и приводится, что называется, в согласование с реалиями социальных трендов. Что есть международные отношения эпохи Средневековья? По мнению Тешке, это система анархичных межличностных контактов, когда главным носителем политического суверенитета является отдельная сеньория. В его толковании сеньория – область власти представителя правящего класса, который извлекает продукт из подотчётного ему населения, и воспроизводит самого себя и свой образ жизни посредством реализации своего права власти, то есть – эксплуатации. То есть, сеньория как носитель суверенитета, по мнению Тешке, не разделяла внутреннюю и внешнюю политики, в силу того, что противостояла, с одной стороны, сопротивлению крестьянства, с другой – вступала в различные конфигурации взаимоотношений с другими сеньорами, из поколения в поколения инвестируя в средства принуждения и военной агрессии.
Со временем происходит трансформация коллективных сеньорий в монархии, выделяются правящие династии, в руках которых концентрируются властные полномочия, которые они в качестве привилегий могут делегировать части правящего класса. В рамках реализации власти-собственности и происходило «политическое накопление» и воспроизводство правящего класса.
Тут мы подходим к главной теме исследования – собственно, пониманию концепта «абсолютной монархии». В классической политологии, да и романтической историографии тоже, АМ рассматривается как нечто новое по сравнению с эпохой Средневековья, эпохой развития рационального управления и перераспределения средств, которые и привели к развитию капитализма. Однако многочисленные социально-экономические и социо-культурные исследования ясно показали, что это далеко не так, и процесс развития общества куда сложнее (впрочем, альтернативную точку зрения можно увидеть в книге норвежского левого экономиста Эрика Райнарта «How countries got rich…» (2007), который как раз защищает тезис о рациональном перераспределении благ ещё в Англии XV в. ). В любом случае, политика абсолютистских монархий на практике оказывалась далеко не такой прагматичной и рациональной, какой она должна быть в теории.
Тешке находит свою версию ответа – он вполне справедливо обращает внимание на то, что такая монархия представляет собой феодальную монополию, со всеми вытекающими. Основой деятельности монархии была внешняя политика, то есть приобретение политического «продукта», средства для этого они получали в процессе прямого налогооблажения, вне феодальной ренты (впрочем, можно ещё вспомнить захлебнувшуюся в золоте Испанию, прекрасный пример), контроль осуществлялся посредством «продажи постов» (по всей видимости, автор имел в виду привилегии и места в бюрократическом аппарате). Соответственно, корона не занимается инвестированием в буржуазию, промышленную или сельскую, поскольку это вовсе не является её задачей, её интересуют лишь те отрасли, которые необходимы для повышения собственной прибыли, в той или иной форме. Неизбывное противоречие заключалось в том, что активное политическое накопление требовало милитаризации, милитаризация требовала повышения налогообложения и пошлин, что вело к разрушению государства как национального субъекта. Наоборот, прямое налогообложение крестьян привело, как известно, к обострению конфликта между аграрными общинами и короной. Экономическая логика абсолютной монархии во оборачивается борьбой за рынки и торговые пути (что-то чрезвычайно актуальное для нашего «здесь»… не будем о грустном).
Таким же орудием оборачивается и политика «меркантилизма». Однако, для начала, разберёмся с тем, как Тешке толкует «капитализм» — понятие, которое давно уже стало объектом многочисленных идеологических спекуляций. Согласно его концепции, главное новшество капитализма заключается в новой форме массового перераспределения продукта. Труд и потребление отныне осуществляется через посредничество капитала – то есть организации средств производства, находящихся в собственности у класса капиталистов. Чтобы потреблять товар, необходима заработная плата, заработную плату можно получить в обмен на труд – седая классика политэкономии. Буржуа-капиталист, чтобы получать прибыль, должен инвестировать в производство, теми или иными способами.
По глубокой идее, меркантилизм отвечает внутреннему развитию капитала, по Марксу государство в этом случае является орудием капиталистов. Однако Тешке несколько корректирует эту идею, беря в пример Францию. Да, государство вводило монополии на отдельные отрасли и для отдельных производителей, но вовсе не для развития национального рынка, а для получения налога. Системы монополий и пошлин, отчасти, унифицировали рынок, однако они же создавали, по его мнению, известный перекос в производстве, мануфактуры трудились на экспорт и для внутреннего потребления роскоши. Реальную прибыль получали от внешней торговли, внутренний же рынок страдал от монопольных цен и производителей, которые, пользуясь поддержкой государства, наводняли рынок своим товаром. Грубо говоря, меркантилистская политика была направлена на получение феодальной ренты в несколько изменённом виде, в виде внутреннего перераспределения национального дохода.
Возникает вопрос: причём здесь Вестфальский мир 1648 года? Поясняю. Вспомним базовую концепцию, что именно тогда была создана современная система дипломатических отношений, и превратившая национальное государство в субъект права. Так вот: если следовать логике вышеизложенного, то абсолютные монархии Нового времени не являлись рациональными государствами, а были феодальными политиями, действующими в своих собственных интересах, заинтересованных прежде всего в извлечении дохода. Вопрос о защите интересов общества перед ними не стоял. То есть, Вестфальские договорённости являются точно такими же проявлением междинастийных отношений, после которого продолжилась политика расширения доходной базы, то есть политика воин и построения империй. Развитие системы национальных государств началось с возникновения по настоящему нововременного государства после 1688 года в Англии, после которого государство оказалось подконтрольно «ячеистому обществу» Альбиона, его превращения в инструмент рациональной политики.
Вот, собственно, и вся концепция Бенно Тешке, которая с куда большим тщанием, а местами и просто многословие, изложена в его книге. Книга весьма любопытна и обстоятельна, а уж концепт «абсолютной монархии», пусть даже и совсем не новый для условно-западной историографии, и вовсе должен вызвать пристальный интерес. Современный интерес не просто к общим концепциям, а к конкретной деятельности государства очень полезен, поскольку важно понимать сам механизм принятия решений в нём, его конкретное последствия и роль этих решений в развитии общества. В этом плане концепция Тешке действительно весьма любопытна и достойна внимания, особенно для исследователей российской монархии.
Однако, как и любая концептуальная монография, она вызывает массу вопросов и претензий.
Несмотря на то, что Тешке вполне удачно справился с демистификацией самого Вестфальского договора, его многостраничные и размашистые объяснения возникновения новоевропейского модернистского общества страдают от многочисленных огрехов.
Прежде всего, это сама оценка архаичного общества средневековья и его социальной конфигурации. Даже если игнорировать богатейшую региональную специфику средневековой экономики, стоило указать на важное значение горизонтальных связей и низовой реципрокации, чрезвычайно развитой в эту эпоху, во многом именно она определила трансформацию европейской экономики, отчасти оказывает влияние на колонизацию, на развитие городов и региональных рынков. Сеньория, несмотря на своё политическое влияние, имела, в общем-то, достаточно опосредованное влияние на экономический процесс, хотя и кормилась с феодальной ренты. История Средневековья – не только развитие властных институтов и феодальных воин, но и укрепляющихся корпоративных связей и появления новых форм самоорганизации, выработок новых форм «хозяйственных механизмов». Тешке предпочитает не делать на этом акцента, хотя это не могло не повлиять на конфигурацию взаимоотношений между элитой и корпорациями, ведь их взаимоотношения вовсе не сводились к процессу извлечения ренты… хотя кассовую борьбу, само собой, никто не отменял, хотя и классовая структура всё же вряд ли имела такой ярко выраженный характер, как настаивают марксисты. Средневековые города являются ярким проявлением этого процесса, автор же именует их не более, чем «торговые промежутки». Да, «феодальная революция» сыграла большую роль в развитии общества, однако не стоит, даже в общем, сводить к ней трансформацию всего социального.
В общем, ключевым фактором развития средневековой экономики, как мне кажется, является определённая степень автономии от власти, при выполнении ею функции защиты и правовой поддержки. Хорошая иллюстрация – Франция XV в., где поле Столетней войны возникали региональные рынки и ярмарки, и королевская власть существенно способствовала их развитию, поддерживая инфраструктуру, охраняя места торга и оказывая влияние на подчинённую знать, унифицируя региональную пошлину…
Во вторых – вряд ли «абсолютная монархия» была абсолютной на деле. Правитель всегда был ограничен сетью договорённостей не только с другими носителями династийного суверенитета, но и с «низовыми» социальными акторами – той же знатью, с банковскими домами, торговыми компаниями, отдельными производителями, которые вполне могли перебираться из государства в государство, лишая тем самым правителя налоговых выплат. Тешке совершенно зря относится с некоторым пренебрежением к броделевской схеме развития рынков, как глобальных, так и локальных, в частности, можно было бы обратить внимание на голландские Соединённые провинции и развития их рынка, совпадающем с крушением испанской гегемонии.
Короче говоря, как мне кажется, следует учитывать это сочетание развитие институализации и государства, и общества, того тонкого «лезвия бритвы» между государственным влиянием и децентрализованной системой, которое, наравне с культурой, и породило процесс модернизации Европы. Однако не стоит и забывать тенденций, которые стремились воплотить абсолютные монархии, которые действительно заботились, прежде всего, о расширении своих доходов и участия в Большой Игре великих династий…
Резюмируя: книга Тешке чрезмерно полезна, она, вопреки некоторым рецензиям, вполне свежа и интересна в самой постановке вопросов, тем паче, что ядро работы – разоблачение «Вестфальского мифа» и систем взаимоотношений абсолютных монархий – звучит вполне убедительно. В общем, книга более чем достойна прочтения.
Изучение исторических процессов, особенно большой сложности и длительности, в нынешнее время представляет собой огромный труд. Анализ исторических событий сейчас представляет собой комплексное взаимодействие многих подходов, союзов наук и методов изучения, работу с самым широким контекстом фактологии, имеющейся у нас на руках.
Военная история, или, точнее, история воин, в этом плане более консервативна, и часто остаётся верной союзницей неопозитивизма с его склонностью просто дать последовательную цепочку событий той или иной войны. Именно поэтому она кажется такой простой для изучения. Основная масса любительской публицистике посвящена именно войне, боевым действиям, формам вооружения, биографиям генералов и прочему – прочему, связанному с милитаризмом. Нужно сказать, что лучшие представили этого жанра читаются не хуже любых приключенческих романов. Несравненно труднее написать в контексте времени, показать войну как отражение конфликтов внутри общества и между обществами, а не просто как череду кровавых походов и буйных пиров победителей. Отсюда и берутся дурацкие байки и взявшейся с нуля монгольской армии Тэмучжина и разом сокрушённой Александром Филипповичем могучей Ахеменидской державе. Война – лишь следствие того, что происходит на её фоне…
Само собой, не даёт покоя и великое арабское завоевание, создающее впечатление внезапно налетевшего цунами, сносящего всё на своём пути, и разбившегося только о волнорезы армий Карла Мартелла и танской династии. Стремительное шествие армий под зелёным знаменем Омеййадов вплоть до 750 года редко встречало достойный отпор, и это сбивало с толку исследователей, помнивших о мощи византийской армии, силе персидских катафрактариев, мрачной неуступчивости среднеазиатских крепостей. Армия легковооружённых бедуинов крушит древнейшие опоры цивилизации? Картина завораживающая и нелепая одновременно…
Должен сказать, что в арабистских сюжетах я начал разбираться с книги англоязычного историка Хью Кеннеди, на последнем курсе университета, когда начал вникать в востоковедческие штудии, углубляя знание средневековой истории. Мой тогдашний интерес к военной истории, ещё не до конца иссякший, заставил взять в руки свежепереведённое научно-популярное издание, посвященное именно сюжету арабских завоеваний. Стоило ли оно того?
Английский историк Хью Кеннеди занимается политической историей арабской цивилизации, стараясь при этом отдавать дань не только неопозитивизму, в рамках которого в основном он и трудится, но и забредать в археологию, историю культуры, анализ эволюции институтов, источниковедение… Довольно много он писал по военной истории Халифата, выпускал обобщающую работу по военным тактикам кочевников, залезал и в более позднее время, создав книги о средневековом Аль-Андалусе и, почему-то, о замках крестоносцев Утремера. Наше же внимание коснётся одной из его поздних работ, «The Great Arab Conquests. How the Spread of Islam Changed the World We Live In» (2007), которая имеет научно-популярный характер и рассказывает в общих чертах о расширении границ мира Полумесяца, которое с завидным упорством продвигали на все стороны света упрямые последователи Пророка. Итак, какова концепция?
Самое важное – определить, почему между двумя противоборствующими целые века цивилизациями вдруг врубился широкий клин арабских армий, навсегда разрубивший их недружественные объятия? Истоки арабской военной мощи Кеннеди видит в аспектах, связанных с сознанием, то есть в религиозной и вообще культурной составляющей. Не обойдя вниманием Химиййар, Лахмидов и Гассанидов эпохи Джахилиййи, автор стремится найти глубокие традиции воинской культуры, от века закалявшей суровый аравийцев в борьбе друг с другом, и представители этой культуры впервые были объединены под одним крылом деятельностью Мухаммада. Его наследники использовали элементы религии для скрепления и объединения родов аравийских шейхов – и купцов из городов Хиджаза, химиййаритских и лахмидских горожан, бедуинов из глубокой пустыни. Фактор сочетания воинской культуры, религиозного единства «уммы» и наличия внешнего врага в виде ослабленных, но ещё доминирующих Византии и Персии сыграли главную роль.
Что до причин поражения остальных держав, то Кеннеди описывает кризис VI века, известный теперь историкам, изрядно опустошивший Ближний Восток, и без того истрёпанный постоянными воинами, это опустошение коснулось и византийских армий, и персидских, мощь их была подорвана к моменту выхода арабов на сцену большой истории.
Бросается в глаза, конечно же, определённая повторяемость событий, что, конечно же, можно списать и на специфику нарративных источников. Однако основной элемент таков: лёгкие победы и относительная лояльность местного населения. К примеру, египетские копты активно сотрудничали с завоевателями, желая сбросить тяжёлое ярмо византийской власти и религиозного давления, персидские области и города попросту договаривались с пришлыми, соблюдая лояльность в обмен на определённые условия. Конечно, тяжёлые вызовы бросали арабам правители Мавераннахра, да и войска Кахины-Пророчицы в Магрибе изрядно потрепали нервы мусульманам, однако общая картина всё равно ясна. Основная идея Кеннеди, на мой взгляд, пусть даже и легковесно и мимолётно выраженная, перекликается с мыслями российско-советского ираниста Алия Колесникова («Завоевание Ирана арабами»), который описывал процесс договора с местным населением. По крайней мере на первых порах, мусульмане всегда могли найти общий язык с микросообществами, с территориальными объединениями, с городами и мелкими правителями. В этом, по всей видимости, секрет быстрого завоевания традиционно децентрализованного Ирана, и здесь же – ответ на вопрос, почему арабы до определённого момента не смогли пробиться в Малую Азию ни со стороны Сирии, ни со стороны Армении, где их неизбежно встречали и всё ещё могучая византийская армия, и враждебность местного населения. В Магрибе же достаточно просто было завоевания опорных пунктов, к примеру Лептис Магны и Тимгада, как и во времена упадка власти Рима и вандалов, примерно так же дело обстояло и с перехватом нитей управления у немногочисленных представителей вестготской элиты. А вот небольшие государства Средней Азии, в той же Бухаре или Пенджикенте, дали серьёзный отпор.
Таким образом, помимо чисто описательного момента событий арабских завоеваний, Кеннеди проводит и какую-никакую концепцию, скажем так, «платформы» их завоеваний. Именно поэтому историк вытаскивает из источников «голоса прошлого», позволяющие показать, что исламское владычество в чём-то было всё же не так плохо, как казалось историкам более позднего времени. Да, источники весьма обрывочно повествуют о подробностях тактики арабов, о ходе сражений, о взятии городов, о многодневных переходах армии. Но они могут кое-что сказать об отношении рядового населения нового Халифата, которое сохраняло под властью зелёного знамени свою самость.
Ещё стоит добавить пять дирхемов в копилку книги – она хорошо написана, лица и события запоминаются и даже для начинающего читателя вся последовательность завоеваний станет ясна и понятна. Уже при первом прочтении я хорошо запомнил узловыее моменты сирийской и египетской кампаний «праведных халифов», имена великих полководцев, таких как Халид ибн Валид и Амр’ ибн Ал’Ас, для меня не была секретом трагическая судьба последнего шаханшаха Йездигерда III, и прекрасно запомнилось, чем знаменит Тарик ибн Зиййад и как он связан с западными готами. Книга написана весьма талантливо, и пригодится любому, кто хочет просто ознакомится с тем, как исламская цивилизация расширяла свои границы.
Джонсон Аллен, Эрл Тимоти. Эволюция человеческих обществ. От добывающей общины к аграрному государству М. Издательство Института Гайдара 2017г. 552 с. Твердый, суперобложка, (ISBN: 978-5-93255-501-9 / 9785932555019)
Вряд ли стоит сомневаться, что общество развивается и усложняется, переживает спады и падения, несомненный прогресс может сменится регрессом. Из первобытного стада палеолитических мастеровых нам удалось дорасти до организованных многоступенчатых структур, начиная от низовых кооперативов и заканчивая сложно устроенными социальными государствами, находящихся на стыке интересов различных групп. Это был тяжёлый, непростой и полный препятствий путь, который с лёгкостью может обернуться вспять…
Пожалуй, давно интерес историков нужно немного сместить с вопроса о развитии государственных структур, и говорить в целом об обществе, ведь государство – это ещё не весь социум. Во первых, большую часть своей истории человечество пребывало вне государственных отношений, их возникновение происходило в рамках развитого общества; и во вторых, под верхней плёночкой государства часто скрывался мир, который жил своей жизнью, мир низовых объединений и индивидуальных связей, вполне самодостаточных.
Развитием общественных и государственных отношений занимается направление, именуемое «теорией социальной эволюции» и политическая антропология. В центре внимания этих направлений находится развитие общества как эволюция коммуникативных связей между его ячейками, его структурное усложнение, изменение и трансформации. Это сложное и многолинейное междисциплинарное направление, изучение которого требует знаний в самых разных областях общественных наук, от политической истории до биологической антропологии. В нашей стране его активными адептами являются арабист Андрей Коротаев, африканист Дмитрий Бондаренко, кочевниковед Николай Крадин и русист Евгений Шинаков, работы которых в своих областях являются во многом уникальными и единичными фактами исследования догосударственного и внегосударственного общинных состояний.
Догосударственные и внегосударственные объединения впервые появляются на страницах книг Льюиса Моргана и Генри Мэна, вызвав вполне оправданные восторги Маркса и Энгельса, так как в своих сочинениях они сделали первые шаги в изучении родовых структур, то есть простейших биологических родственных связей в обществе. С тех пор многое изменилось. Возникали теории однолинейной эволюции, универсалистские модели (Лесли Уайт, Вир Гордон Чайлд, или Иэн Моррис, о котором я говорил в одном из предыдущих текстов) и многолинейные (Джулиан Стюард, Элман Сервис), утверждавшие, что социум способен развиваться вне проторенных «магистральных» троп (признавая, правда, наличие «магистрального» пути развития). Существуют вовсе нелинейные подходы (понятие «эволюционного поля», или культурология Франца Боаса), нельзя забывать и о воспевающей социальный хаос синергетике.
О своём отношении к этому, на мой взгляд, весьма и весьма перспективному направлению я скажу позже. К какому направлению принадлежат наши уважаемые авторы, герои сегодняшнего дня?
Периодически любая теория нуждается в срезе, в осмыслении пройденного пути, в предварительном подведении итогов. Именно для этого собрались вместе антрополог-психолог Ален Джонсон и антрополог-экономист Тимоти Эрл, исследователи домодернистских обществ, и написали вместе обобщающий труд «The evolution of human societes» (2000), где попытались объединить известные им данные об обществах в единую картину.
Авторы не скрывают своей симпатии к эволюционистким системам Салинза и Стюарда. В двух словах, поясню суть. Салинз выдвинул почти полвека назад чёткую схему развития общества: «band – tribe – chiefdom — state», «община – племя – вождество — государство», которое стало основой рассуждений о стадиальной эволюции организации общества. Что характеризует каждое из этих состояний? Вот здесь авторам и пришёл на помощь Стюард со своими понятиями «культурная экология», «экологическая ниша», адаптация» и прочее, что формирует понятие «адаптивная экономика».
Итак, базовая концепция: человек в рамках отдельно взятой популяции занимает определённую экологическую нишу, то есть обеспечивает своё существование и воспроизводство за счёт предоставленных ему природных ресурсов. Уровень развития общества, начиная от отдельного домохозяйства и заканчивая сложными аграрными государствами, определяется уровнем извлечения средств из этих ресурсов и их использования, перераспределения и контроля за ними. Когда отдельная община желает, или вынуждена расширять производство, она вступает во взаимосвязи с другими общинами и домохозяйствами, налаживая обмен и совместную деятельность. Это приводит к возникновению институтов, «политической экономики», формирующейся постепенно в надстройку над производящими, потребляя и перераспределяя возникающие издержки.
Для малочисленного общества интеграция в рамках «политической экономики» невыгодна, она становится необходимой при росте населения и необходимости интенсификации производства. Это требует и переорганизации хозяйства, ведь возникает известный дефицит ресурсов, их переработка сопряжена с большими рисками и технологическими сложностями, а конкуренция с соседями может приводить к вооружённым конфликтам. Отсюда и происходит процесс институционализации общества и возникновение элиты, не занятой производством, но обеспечивающим решение встающих перед социумом проблем. Само собой, это ведёт к расслоению, или, как говорят марксисты, «образованию классов». Новый правящий класс, управляющий возникшими институтами, занимается как внешними делами новообразованной политии (союзами, торговлей, воинами), так и внутренними (создание региональной сети управления, контроль хозяйственных рисками путём создания централизованных хранилищ, деятельности рынков и внедрение новых технологий). По крайней мере, с точки зрения авторов.
Соответственно, общество на ранней стадии проходит родовую ступень развития (в книге именуется «семейной»), подразделяемую на тех, кто не знаком с доместикацией (собиратели и охотники), и тех, кто разводит скот (пастухи). При развитии экономики и межродовых связей разные ячейки образуют локальную группу, децентрализованную (ацефальную) и «бигменскую», имеющую временного управленца-вождя. После развития процесса институализации они переходит на стадию вождества (наследственная элита), при появлении зачатков бюрократии и фискалата становятся ранним государством, переходящим постепенно к развитому государству-нации, имеющему развитую крестьянскую, аграрную экономику.
Родовой / семейный уровень неинституциональна, и скреплена прежде всего биологическим родством, на социальном уровне выраженном в способности к реципрокации (взаимообмену), впрочем, достаточно ситуативной. Экономика на этом уровне добывающая, присваивающая, имеющая, впрочем, недостаток: при росте популяции она становится более рисковой.
Интенсификация хозяйства приводит к группированию семей, к территориальной интеграции, пусть даже и временной. Кооперация происходит при добывании пищи, требующей более сложных технологий (обработка садов у мачигенга и групповые охоты у нганасан), делёжки «общака», однако средства производства и территория остаются вне этих операций в индивидуальном пользовании-владении семьи, включая и создаваемые для минимализации риска дополнительные источники пищи, скажем, путём доместикации животных и растений.
На уровне локальной группы интеграция укрепляется развитой системой церемониала, а также появлению регулярных лидеров, необходимых для ведения военных конфликтов. Нужно сказать, что авторы делают знак равенства между переходом к локальной группе и «неолитической революцией». Межродовые, клановые связи создают дополнительную сеть контактов, скрепляемых реципрокацией и развитым церемониалом.
Дальнейшая же интенсификация экономики обеспечения связана с развитием интенсивного земледелия, появлением деревень.
Совсем другое дело – бигмен, который представляет собой локальную группу. Этот институт возникает, по мнению авторов, в момент необходимости регулярной централизованной организации, организации сложных технических работ и межплеменной коммуникации.
Дальнейшая институанализация и накопление ресурсов приводит к централизации властных полномочий и возникновению государства, как силы, осуществляющей контроль над централизованными рынками, профессиональной военной прослойкой и юридическими институтами, а также поддержки и интенсификации инфраструктуры и технологий производства. Именно государство, неважно, в каком лице, вожде или бюрократии, инвестирует излишки и снижает риски всегда непростой ситуации в аграрном секторе, а также монополизации отдельных секторов экономики.
Таков вкратце взгляд двух антропологов на эволюцию человеческого общества, который они доводят до нынешнего момента. Несмотря на концептуальный упор в «многолинейность», Джонсон и Эрл выводят совершенно однолинейную концепцию развития общества. На чём она основана? На росте населения, добывании и перераспределении ресурсов, включая также совершенствование технологий и конкуренцию, межгрупповой и индивидуальной коммуникацией. Авторы признают наличие альтернативных моделей эволюции, но таковых почти не приводят, пытаясь выстроить лишь «основную» модель, тем самым встраиваясь в число «псевдомноголинейщиков», как, например, Салинз.
И об это спотыкается вся концепция авторов. Единая эволюционная цепь выглядит вполне логично и обоснованно, примеры ярки и показательны… Однако они лишены динамики. Иранские басери не всегда находились на стадии «сложного вождества», но при этом их социо-культурная система была не проще, и даже сложнее, чем в описываемое время, и кочевые киргизы пришли в XIX и XX вв. к «бигменству» не от племенного строя. Главная проблема приведённых примеров заключается в попытке выстраивания конкретных, «синхронных» примеров к диахронической цепи изменений. Впрочем, я не этнограф, мне сложно судить о примерах социальной эволюции племен Америк, Мезоамерики и Африки.
Куда больше уверенности у меня в критике концепции «раннего» и «аграрного государства». Сами авторы, впрочем, говорят о том, что монолитность государственных структур сильно преувеличена, при этом указывая в качестве одной из основных черт централизованный контроль над рядом отраслей социальной деятельности. Однако, вплоть до Нового времени, государство не было абсолютно доминирующей силой в обществе, за редкими и достаточно кратковременными исключениями. Так, средневековая Европа имела самые разнообразные пути самоорганизации, на уровне церкви, города, политии-сеньории, наконец, крестьянской общины и иных форм. Такую форму антропологи аккуратно именуют «мультиполитией», в противовес строю, где господствуют государственные институты и бюрократия – «монополития». То есть, под внешним слоем государственных отношений могут скрываться самые разнообразные формы организации, наравне с «аграрным государством» могут сосуществовать другие формы социального. Яркий пример – европейская «внутренняя колонизация», или коммунальные городские движения. Можно также вспомнить тинговый строй Скандинавии, в частности, в Норвегии, безуспешно подавляемой королевской властью, или «Торновскую интерактивную сферу» севера Центральноевропейской равнины в раннее Средневековье. Одни формы не переходили в другие, а искали разные пути адаптации, и не всегда рациональный, то есть экономический путь оказывался самым успешным.
Можно и в дальнейшем приводить примеры, скажем, древнегреческие полисы, или реципрокационную систему контактов в средневековой Индии, или специфические формы безвождеских племенных структур Ближнего Востока, исследованных Андреем Коротаевым…
Но не стоит так уж быстро отказываться от идеи прогресса как такового – всё таки в какой-то момент общество переходит на новый уровень развития, уровень стандартизации и коммуникации на государственном уровне. Я не готов ответить на вопрос, почему исторический процесс привёл к появлению модернистского общества, в котором мы живём нынче, и почему изначально социально богатый разнообразием Восток отстал, застыв под заскорузлыми формами бюрократического абсолютизма Нового времени. Имеет ли смысл также концепция «осевого времени»? Это мне также неизвестно, но возможно. В любом случае, социальное развитие куда богаче и разнообразнее, чем строгая однолинейная схема Джонсона и Эрла.
При всём при этом книга к прочтению обязательна любому, кто интересуется вопросами социальной истории и антропологии, это хорошее профессиональное обобщающее исследование. У неё более чем солидная доказательная база, подробная проработка теоретических вопросов различных теорий социальной эволюции, неплохая и интересная аргументация. Это замечательная книга, которая, конечно, вызывает много вопросов, но даёт на некоторые из них ответы.
Почекаев Р. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Евразия, 2017г. 464 стр., илл. Переплет, Увеличенный формат. (ISBN: 978-5-91852-172-4 / 9785918521724)
В любом курсе по истории средневековой Руси постоянно мелькают имена внешней силы, которая с завидным постоянством вмешивалась в отношения между князьями в XIII-XV вв. – Орды. Золотая Орда не была безлика, и её довление над Русью облекалось в лицах многих её правителей – Чингизидов, временщиков, регентов и прочее, прочее, прочее. Несмотря на то, что это государство имело специфический характер по своему внутреннему строю, во внешней политике правители играли огромную роль.
Кто же они – цари давно погибшей Орды, что они приняли в наследство, что хранили, что пытались создать?
Питерский юрист Роман Почекаев уже не раз становился объектом моего внимания, когда я рецензировал его книги, посвящённые биографиям всем известных Батыя (https://www.fantlab.ru/blogarticle28596) и Мамая (https://www.fantlab.ru/blogarticle28733), оказавшихся более глубокими и сложными деятелями, чем это было принято считать в отечественной русистике. В этих книжках Почекаев показал себя дотошным биографом и историографом, неплохо владеющим материалом, хотя и не знающим восточные языки, но неплохо работающего с переводными источниками.
Его книга 2009 года тоже создан в жанре биографии, но она охватывает жизнеописания не одного человека, а четырнадцати, и охватывает два столетия истории могущественной и непрочной многонациональной державы, которая практически с первых лет своего существования оказалась во власти центробежных сил…
Самое интересное для меня – как же через личность правителей развивалось находящееся в их попечении общество, как, в конечном счёте, они пришли от монолитной державы-армии к раздробленному конгломерату ханств, проглоченному новым волком, бывшим когда-то овцой? Несмотря на то, что очерки Почекаева являются вполне себе традиционными для жанра биографии, и описывают жизнь и деятельность правителя, сам автор называет их своего рода «микроисторией», однако ответить на этот вопрос всё же можно. В конце концов, именно из жизни людей и складывается большая панорама истории и её неспокойных волн.
Итак, в 1256 году умирает Бату-хан. Что он оставил после себя, государство? Кочевничье войско, связанное ясой и родовыми узами друг с другом, и их бессменными главами – представителями рода Чингизидов. Не стоит обольщаться нарисованными в картах прерывистыми контурами Золотой Орды – с территориальной точки зрения она была более чем аморфна. Бывшая Булгария с её богатыми городами, земли вдоль Волги и Камы, Подонье, плато Северного Кавказа, степь вплоть до Карпат и Южного Буга – всё это многообразие земель и стало вместилищем племён, ставящих свои стойбища по берегам рек, и контролирующим эту территорию, со всеми её степями, городами, торговыми факториями, трактами, покорённые и платящие дань народы, вроде соседних русских анклавов, и так далее и так далее. Именно этот скотоводческо-племенной характер, ярко выражено «личностный», не завязанный на землю и властные институты порядок и определил изначальную расстановку сил. Старший брат Бату, Берке, его племянник Мунке-Тэмур, и сын его Тохтогу / Токта возложили на себя миссию выстроить из этой действительно кочевничьей орды государство, в полном смысле этого слова.
Их внутренняя политика формирования власти была не слишком активна. Они держали при себе мусульманских богословов и правоведов, допускали по прежнему на свои земли купцов с юга. Так, Мунке-Тэмур наладил выпуск собственного товарного эквивалента – монеты, быстро набравшей обменный вес на средневековом Ближнем Востоке, а Токта упорядочил его и перенёс все монетные дворы в Сарай, тем самым попытавшись создать экономический центр державы.
Аморфность их власти внутри Орды подчеркивает, скажем, влияние правнука Джучи, представителя побочной ветки Чингизидов, бекляри-бека Нохоя/Ногая, который, держа под контролем несколько родов, вёл вполне самостоятельную внешнюю политику и беспрекословно управлял доходами с территории бывшего Дешт-и-Кипчак в Северном Причерноморье, и в Крыму, фактически не подчиняясь центральной власти.
Внешняя политика этих людей тоже носила более личностный характер – они заключали индивидуальные союзы с египетскими султанами, традиционными ордынскими союзниками, наводили контакты с Византией и восточноевропейскими королевствами, вступали в политическую борьбу на своих границах. Ну и, конечно, принимали самое активное участие в политике номинально существующей Империи, участвуя в интригах многочисленных улусных властных группировок в дележе власти.
После Токты, который, по мнению Почекаева, является создателем единой и стабильной державы (тезис интересный, и, быть может, сомнительный… в любом случае, самого факта выпуска монеты маловато для подобных выводов, в конце-концов, было бы неплохо побольше узнать об институтах управления и контроля, или хотя бы получения доходов), в XIV в. начался новый период в истории Орды. Это эпоха Узбека и Джанибека считается расцветом Золотой Орды, однако Почекаев не совсем с этим солидарен. Так, Узбек с его точки зрения был слишком непоследователен в государственных делах, постоянно влезая в авантюры, дорого стоившие его землям, и практически не приносящие пользы, и даже потери, славой же своей он обязан мусульманским авторам, высоко ценившим Узбека как покровителя ислама, и показной, кричащей роскошью сарайского двора. Примерно тоже касается «доброго царя» Джанибека, впрочем, бывшего более успешным во внешнеполитических делах… Однако его правление ознаменовалось началом загадочного упадка Золотой Орды, по некоторым версиям, из-за жестокой эпидемии Чёрной смерти (середина XIV века), и/или экономического кризиса.
Третья эпоха – долгий, столетний упадок, время временщика Мамая, пытавшегося удержать распадающуюся державу, его противники из различных частей державы – Пулад-хан и сын его Арабшах, перетягивающих канат власти в свою сторону… И, конечно, Токтамыш, который вытащил державу из «Великой Замятни», чтобы вогнать её в новый, ещё более глубокий кризис, который после его смерти, во время владычества Идигу / Едигея окончательно развалил на части Орду. Агония Джучидов длилась до 1528 года, когда умер последний хан, способный претендовать на единое владычество – Шейх-Ахмад…
Как описательна рецензия, так описательна и вся книга. Пожалуй, самое ценное в ней – попытка взгляда на историю Орды не с точки зрения богомольной Руси, улусника или союзника, как там в разных версиях, а с позиции её правителей-предводителей. В силу военного характера власти и большой активности на международной арене Почекаев, как вы заметили, уделяет основное внимание внешней политике, союзам и воинам, в которых гораздо было участвовать это политическое образование. С этого ракурса история Руси действительно выглядит несколько по другому, как побочное, хотя и важное направление ханской политики, расценивающей её как источник средств для своих авантюр. Ордынские ханы весьма быстро втянулись в интриги ближневосточных династий, много лет боролись за власть в Закавказье, вместе со своими египетскими союзниками выступали против иранцев. Активно участвовали они и в хитросплетениях отношений, охватывавших интриги Чингизидов других улусов, боролись за власть на западе, интересы ханов захватывали многие районы восточных Балкан, вели они своё наступление и в Литве, хоть и спорадически, вступали в противоречивые взаимоотношения с венецианцами и генуэзцами в Крыму. Ордынские ханы были очень и очень активны вовне, даже во временя Великой Замятни… Но что в это время творилось в стране?
Но главное: что они пытались создать? Книга Почекаева и не пытается дать ответ на этот вопрос, но мы попытаемся. При ознакомлении с биографиями ханов становится ясно, что они выступали как обычные светские военные правители, как, например, турецкие султаны – пытались расширять свою личную власть, раздвинуть границы своего влияния. Джучиды – истинное воплощение Золотой Орды — были сами по себе, а подконтрольные им территории – сами по себе, особенно это касалось регионов с многочисленным осёдлым населением. Золотая Орда – это власть потомков Джучи и их родовых связей, в их мире не было понимания о властных институтах и управлении. Поэтому, при ослаблении рода Джучидов, при появлении противоречий между отдельными его ветвями, держава и распалась – у неё не было реально никаких скрепляющих элементов. После этого разрозненные территории и были поглощены идейным наследником ордынских ханов – русскими князьями-царями, черпнувшими от их принципов так много…
облако тэгов
